http://shake-speare-2000.narod.ru/05.htm
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО А.Н.БАРКОВА И.М.ГИЛИЛОВУ
Часть первая
Драма "Генрих VIII": Шекспир — сын королевы Елизаветы
Глубокоуважаемый Илья Менделевич!
Хочется надеяться, Вы не станете возражать против обращения к Вам
через Сеть. Собственно, его содержание все равно вряд ли будет интересовать
кого-то еще, поскольку Ваших агрессивных оппонентов аргументация все равно не
интересует. Да и пассивные (типа: "Я сам занимался Шекспиром и знаю, что все
произведения написал Шекспир из Стрэтфорда на Эйвоне") тоже заранее все твердо
знают. И вынес его в Сеть, поскольку не имею вашего адреса. Но, скорее, потому,
что все мои эпистолярные обращения подобного рода всегда заканчивались молчанием
со стороны адресатов. Подчеркиваю — всегда. И это дает основание сделать
классический индуктивный вывод о том, что и Вы, Илья Менделевич, тоже не
ответили бы мне, если бы я осмелился обратиться к Вам добрым старым эпистолярным
способом.
Допускаю, что Вы можете не согласиться с последним моим
утверждением; что Вы — из тех немногих нынче людей, которые все еще отвечают на
письма. Тем лучше — значит, Вы уже сейчас имеете возможность воочию убедиться,
что любое построение индуктивного характера, даже при наличии совершенно
достоверных фактов, заложенных в основу индуктивного обобщения, страдает
незавершенностью (отсутствием финитности; но об этом более подробно в моей
книге). К сожалению, об этом неприятном свойстве индуктивного метода построения
доказательств нам еще придется вспоминать по ходу разбора содержания Вашей
книги. Поэтому ограничусь замечанием, что, вследствие именно этого недостатка,
полученные индуктивным методом "доказательства", строго говоря, таковыми не
являются. По своей структуре такие построения — лишь гипотезы; пусть даже хорошо
обоснованные убедительными фактами, но тем не менее гипотезы. И не более того.
То есть, результатами таких построений нельзя оперировать как совершенно
достоверными фактами, а можно говорить лишь о степени их вероятности. Следует
также быть крайне осторожными в отношении выводов, в основе которых лежат не
факты, а наши оценки. То есть, когда мы аргументируем ценностными понятиями,
структура которых, как известно, настолько относительна, что получаемые выводы
могут легко менять знак на прямо противоположный — в зависимости от множества
конкретных условий.
Прежде чем приступать непосредственно к разбору вопросов
авторства, оговорим основные условия.
Этический постулат:
За что мы чтим Шекспира? Видимо, в первую очередь за его
гуманизм. Поэтому примем постулат: "Мораль того, кто был Шекспиром,
соответствовала самым жестким требованиям этики в нашем, сегодняшнем ее
понимании."
Методологическое условие:
Всякое построение считается завершенным, если оно удовлетворяет
двум критериям: а) ему не противоречит ни один из известных фактов; б) оно
обладает новыми по сравнению с другими построениями
объяснительно-предсказательными свойствами.
Особо оговаривать второе условие нет смысла, ибо если бы Ваше
построение обладало новыми, расширяющими горизонты науки
объяснительно-предсказательными свойствами, то сама собой отпала бы
необходимость в дополнительном анализе используемой методики. С другой стороны,
объяснительно-предсказательные свойства, если таковые все же имеются, могут быть
выявлены в будущем, в ходе более глубокой проработки сделанных Вами выводов.
Поэтому сконцентрируем внимание на выполнении первого требования, а именно:
соответствует ли построение условию непротиворечивости. При этом договоримся о
совершенно очевидной методологической детали: при выявлении какого-либо факта,
противоречащего построению, весь последующий этап построения будем считать
методологически ущербным, а конечный результат — недостоверным. Это не я выдумал
— таковы методологические требования Науки, без их выполнения научный процесс
просто немыслим. Полагаю, Илья Менделевич, что ни в отношении предложенного
постулата, ни в отношении методологического условия возражений с Вашей стороны
не последует. Ведь если не верить в гуманизм Шекспира, то какой смысл вообще
затевать дебаты о его личности? А если верить, то придется пересмотреть
некоторые Ваши — и не только Ваши — оценки некоторых поступков Роджера Мэннерса
и "Шекспира" вообще — поэтому я и вынужден оговорить это условие с самого
начала.
Это условие может показаться чересчур уж простеньким, даже
схоластичным. Но это — только на первый, самый поверхностный взгляд. Судя по
содержанию многочисленных работ, значительная часть методических ошибок во всем
шекспироведении, как в литературоведении вообще, имеет место именно по причине
забвения этого условия. То есть, в данном случае в проявлении неуважения к
Шекспиру как к личности, в "патерналистском подходе" к гению. Это же только
додуматься — А. Аникст, опутанный по рукам и ногам ложными постулатами (в том
числе и об авторстве "Стрэтфордского Барда"), споткнувшись на толковании
содержания финальной сцены в "Генрихе VIII", вместо того, чтобы отказаться от
стереотипов и посмотреть на вещи реально, вынужден был приписать Шекспиру
льстивость по отношению к монарху; затем тут же, на основании своего надуманного
объяснения, он достраивает кусок биографии Шакспера с "реконструкцией" последних
лет его жизни.
Второе же условие — из набора обязательных методологических
требований, которым должно отвечать всякое научное построение.
Первая, пробная проверка на соответствие фактам.
Каюсь, Илья Менделевич: когда читал Вашу книгу, то из результатов
собственного исследования имел на руках всего лишь выявленную истинную фабулу
"Гамлета" да только что установленное, непосредственно вытекающее из внутренней
структуры имя Марло — "не лежащего в своей могиле" с 1593 года автора "Гамлета".
Это был тот этап, до достижения которого категорически отказывался брать Вашу
книгу в руки. Такова метода — не читать ничьих комментариев — только
анализируемый текст; это — страховка от возникновения ложной эстетической формы.
А Ваша книга как раз из тех, что, сильно впечатляя, могут заблокировать
аналитический процесс. А ведь при анализе мениппей приходится преодолевать
мощное психологическое давление со стороны рассказчика, который стремится
навязать читателю ложное восприятие фабулы. Так что о вынужденном
методологическом карантине не жалею.
Жалею о другом. Хотя к тому времени уже знал, что идентичность
внутренней структуры произведений "Шекспира" и Марло свидетельствует, что они
вышли из-под пера одного человека — Кристофера Марло, все еще верил его
"официальной" биографии, в соответствии с которой его до сих пор считают сыном
сапожника из Кентербери. Именно поэтому не обратил внимания на весьма ценную
(хотя и не броско поданную) деталь в Вашей книге, указующую на истинное
происхождение автора шекспировского канона. Это могло бы значительно сократить
мои затраты на дальнейший анализ.
Что ж — не заметив Вашей "утечки информации" и основываясь только
на собранных историками, но должным образом никем не проанализированных
достоверных фактах, все же пришел к выводу, что "Шекспир" (Кристофер Марло) был
сыном королевы Елизаветы. С тем и опубликовал свою работу "на бумаге" в середине
2000 года, и чуть позже — в Сети (напоминаю адрес...). И вот только сейчас,
перечитывая — благодаря любезности Максима Мошкова -- электронные версии обоих
изданий Вашей книги, обнаружил в них место, которое может рассматриваться как
подтверждение выдвинутой мною гипотезы о том, что "Шекспир" был сыном королевы
Елизаветы.
Вот, анализируя в первой главе (разд. "Пробуждение — первые
догадки и гипотезы") содержание поэмы "Феникс и Голубь", Вы пишете:
"Даже в шекспировском "Генрихе VIII", написанном через
десятилетие после ее смерти, в последней сцене Кранмер, предсказывая будущее
величие новорожденной Елизаветы, говорит о ней как о чудесном Фениксе:
Как девственница-феникс, чудо-птица,
Себя сжигая, восстает из пепла
Наследником, прекрасным, как сама, —
Так и она, вспорхнув из мрака к небу,
Свои заслуги передаст другому,
Который из ее святого пепла
Взойдет в сиянье славы, как звезда..."
Здесь королева Елизавета метафорически описывается как птица
Феникс, из пепла которой родится кто-то другой, не уступающий ей в славе и
величии. При этом оказывается, что перевод последней из цитируемых Вами строк:
"Взойдет в сиянье славы, как звезда..." не полностью передает смыл
соответствующей строки оригинала: Shall star-like rise, as great in fame as she was. Здесь выделена та часть, смысл которой в цитируемом Вами
отрывке не передан. Оказалось, что В. Томашевский перевел эту пятистопную строку
как две самостоятельные, тоже пятистопные (?!):
Взойдет в сиянье славы, как звезда,
Ее навек незыблемый наследник.
Согласитесь, что, поскольку содержание перевода: "Ее навек
незыблемый наследник" ни в коей мере не передает истинного смысла этого
места подлинника (дословно: "...настолько же велик в славе, как и она сама"),
а только вуалирует его, то такое искажение строфики вряд ли можно считать
оправданной жертвой — Шекспир ведь все-таки. Ведь в подлинном тексте "сиянью
славы" придается совершенно конкретный смысл: тот, кто родится из пепла
королевы-Феникс, будет так же велик и славен, как и она сама. То есть,
фактически, в 1613 году, через 10 лет после смерти королевы-девственницы
Елизаветы, в хвалебном по отношению к ее особе произведении объявляется, что она
оставила отпрыска, слава которого будет такой же, как и ее самой, королевы. А
ведь слава этой королевы отнюдь не метафорическая, не плод лести ее
приближенных: приняв в двадцать пять лет к управлению третьеразрядную,
находившуюся в вассальной зависимости от Дании страну, Елизавета вывела ее в ряд
мощнейших держав мира. В каковом ряду эта страна с тех пор так и пребывает — вот
уже пятую сотню лет подряд.
Вот ведь в чем главный смысл этого места: не столько в славе
самой королевы, сколько в славе того, кто восстанет из ее пепла. И вряд ли
оправданно сводить смысл этого места к осторожной ремарке: "...Кранмер,
предсказывая будущее величие новорожденной Елизаветы, говорит о ней как о
чудесном Фениксе..."
Здесь, кстати, следует вспомнить, что Томас Кранмер — не просто
персонаж пьесы, а реальная историческая личность. Это он, положенный в 1532 году
в высший духовный сан Англии — архиепископа Кентерберийского, вопреки запрету
Святого Престола расторг брак Генриха VIII с первой женой; он же совершил
беспрецедентный в истории акт коронования матери Елизаветы как правящей
королевы, а не просто консорта — супруги короля. Хотя король ждал мальчика и был
настолько расстроен, что даже не присутствовал на пышной церемонии крещения
дочери, Кранмер, крестный отец будущей королевы, сумел убедить его записать
новорожденную как первую претендентку на престол, потеснив ее семнадцатилетнюю
сестру католичку Мэри -- которая все-таки взошла на престол и приобрела славу
"Кровавой Мэри": по ее приказу на костре сожгли порядка трехсот приверженцев
Англиканской церкви, среди которых был и ее первый высший иерарх Томас Кранмер.
Пора, пожалуй, перейти к самому трудному моменту: к оценке
"биографичности" этого пассажа. Вот Вы сами упоминаете, что и Амелия фон Кунов в
своей работе (1921 г.) ссылается на это же место в "Генрихе VIII" чтобы
доказать, что "Шекспиром" был Френсис Бэкон. Что ж — радует, что женская, особая
интуиция тоже усматривает здесь указание на королевское происхождение Шекспира.
Жаль, конечно, что в период, когда фон Кунов писала свою книгу, той информации о
Марло, которой располагают современные историки, еще не было; в противном
случае, строки
And so stand fix'd: peace, plenty, love, truth, terror,
That were the servants to this chosen infant,
c их terror ("ужасом"), который будет сопровождать
родившегося из пепла на протяжении всей его жизни, она восприняла бы несколько
иначе, поскольку они могут относиться, скорее, к Марло, чем к Бэкону. Я уже не
говорю о том, что эти строки своим контекстом "ужаса" очень сопрягаются с
фабулой сонета самой королевы о ее несчастном "Олене" (см. мою работу...). Фон
Кунов не учитывала и того, что Френсис Бэкон, переживший не только постановку
"Генриха VIII" в 1613 году, но и выход в свет Большого Фолио (1623 г.), не
допустил бы появления в своем тексте столь хвалебного пассажа о себе самом.
Впрочем, уже само "долгожительство" Бэкона, намного пережившего момент
прекращения Шекспиром работы над своими произведениями, трудно вписывается в
гипотезу "бэконианцев". Возможно, именно поэтому фон Кунов уделила в своей книге
так мало места разбору пассажа с "сыном Феникс-Елизаветы" — хотя, конечно,
некоторые документальные данные, которые она приводит, весьма впечатляют.
Однако при оценке "биографичности" нельзя сбрасывать со счетов и
"стратфордианскую" интерпретацию этого места, в соответствии с которой
считается, что возникший "из святого пепла" Елизаветы — не кто иной как занявший
после ее смерти престол Яков I Стюарт. Приверженцем этой версии был и А.Аникст,
твердая "стратфордианская" позиция которого не позволяла ему рассматривать это
место иначе чем грубую и неприкрытую лесть Шекспира в адрес короля Якова.
Категорически отвергая версию об участии Джона Флетчера в доработке "Генриха
VIII", Аникст вынужден был не только расценить такой шаг со стороны Шекспира как
отход от своих принципов, но и "достроить" его биографию умозрительным
объяснением причин отхода от творческой деятельности.
Хотя при чтении этого места возникает самое первое, чисто
интуитивное впечатление, что речь идет именно о сыне королевы, а не о ее
преемнике на троне, все же содержание этого места следует оценить и с точки
зрения "ортодоксальной" интерпретации. И вот здесь оказывается, что оно
действительно может рассматриваться как проявление неприкрытой и совсем
необычной для шекспировских произведений лести в адрес Якова. Причем с точки
зрения текста такое прочтение представляется даже безупречным. Но это — только с
чисто внешней, формальной точки зрения, без учета реалий обстановки.
Осмелюсь утверждать, что, будь эта лесть действительно адресована
королю, для него самого она должна была быть совершенно неприемлемой,
оскорбительной. Ведь именно королева Елизавета утвердила смертный приговор его
родной матери — Марии Стюарт. Сын есть сын, и вознесение Елизаветы выше родной
матери для него вряд ли было лестным. Тем более что мать Якова -- а вместе с нею
и вся эта ветвь Стюартов -- генеалогически обладала большими правами на
английский престол, чем сама Елизавета; что бывшая королева Шотландии Мария
Стюарт до самой своей смерти так и не признала легитимности Елизаветы как
английского монарха и постоянно плела интриги по ее свержению. Даже в своих
письмах она использовала атрибутику, на которую имели право только английские
монархи (в частности, герб державы). Более того, памятуя о печальном опыте своей
покойной сестрицы Марии Тюдор, имевшей неосторожность загодя назначить
преемника, к которому сразу же переметнулись даже наиболее близкие к ней
льстецы, Елизавета до самой смерти отказывалась назвать Якова своим преемником,
хотя генеалогически он обладал большими правами на английский престол, чем любой
другой претендент (и даже его покойная мать: его генеалогия укреплялась тем,
что, как и мать, его отец тоже был прямым потомком Генриха VII, основателя
королевской династии Тюдоров).
Так что для Якова с его гораздо более "чистой" тюдоровской
генеалогией, чем у самой Елизаветы, уравнивание с покойной королевой — далеко не
лесть. А выпячивание добродетелей Елизаветы в ущерб памяти казненной ею матери
(это при том, что Мария Стюарт обладала титулом не только королевы Шотландии, но
и Франции!) для него было бы прямым оскорблением. И к тому же, кроме славы и
величия, "рожденному из пепла" Елизавета передаст и пожизненный terror —
ужас, страх. Можно ли представить лесть, в которой монарху предрекается
пожизненный "ужас"?..
К тому же, следует учитывать то обстоятельство, что Святой
Престол и прокатолические монархии Европы не признавали легитимности брака
Генриха VIII с Анной Болейн, матерью Елизаветы. Например, посол Испании при
Дворе Генриха VIII в своих донесениях называл Анну Болейн не королевой, а
презрительной кличкой concubine — "наложница". Более того, всем было
прекрасно известно, что Елизавета фактически не была дочерью короля, что Генрих
VIII женился на Анне Болейн, когда та ее уже вынашивала. Ведь тот факт, что
Елизавета — единственная из трех выживших детей этого короля, родившаяся без
врожденного сифилиса, не оставляет в этом никаких сомнений. Тем более что уже
второй ребенок ее матери в этом браке не прожил и суток (см. в примечаниях
перечень отпрысков Генриха VIII). Так что с точки зрения Якова некоролевское
происхождение Елизаветы ставило ее намного ниже по сравнению с ним самим, и вот
все это категорически исключает тот контекст, в котором это место толкуется
Аникстом и сторонниками "ортодоксальной" версии авторства.
Но это еще не все.
Следует учесть также, что с точки зрения доктрины,
культивировавшейся как Ватиканом, так и католическими государствами Европы, Яков
не просто сменил королеву Елизавету, а восстановил законные права Стюартов на
английский престол. И ведь Яков был не просто сыном королевы-католички. При его
правлении в стране стал происходить заметный отход от протестанства в
направлении католицизма, прекратилась давняя необъявленная война между Англией и
Испанией. И, если бы унижающее достоинство Якова сравнение с Елизаветой
действительно имело место, то оскорбление усугублялось бы еще и тем
обстоятельством, что оно вложено в уста самого Томаса Кранмера, ниспровергателя
католицизма, злейшего врага Ватикана. Он не только добился отмены смертной казни
за чтение Библии на английском языке, не только фактически ввел совершенно новую
литургию, создав канонические тексты псалмов на английском, но фактически стал
основателем Англиканской Церкви — король Генрих VIII не проявлял рвения к
разрыву с Ватиканом, для него важно было развестись с Катериной Арагон.
Имей место в действительности та неуклюжая лесть, которую Аникст
приписывает Шекспиру, то это было бы равнозначно самоубийству незадачливого
автора. Да и сама мысль о том, что Кранмер в своем "ясновидении" мог в таких
вот, более чем позитивных тонах "напророчить" величие короля-прокатолика,
является просто нелепой. Все-таки, каковы бы ни были наши взгляды относительно
личности Шекспира, но его нужно хоть чуточку уважать: замыслить такую глупость
он просто не мог. Нет, пьеса с таким пассажем могла быть поставлена на сцене и
быть включенной в Большое Фолио только в том случае, если всем, и в первую
очередь самому королю, было заведомо известно, что дело вовсе не в лести в его
адрес.
И все же бросается в глаза такой аспект, как вызывающая
двусмысленность этого места. Ведь совершенно естественные ассоциации с королем
Яковом как адресатом "лести" возникают не только у сторонников
"стратфордианской" версии. Они не могли не возникнуть как у первых зрителей и
читателей, так и у самого короля. Который, тем не менее, не запретил постановку
и включение "Генриха VIII" в Фолио. Такую двусмысленность с привлечением фигуры
самого короля мог допустить только тот, кто пользуется статусом шута. А этой
сферы, Илья Менделевич, после выхода в свет Вашей книги, мне касаться было бы
просто неприлично. Вы очень убедительно показали, что тот, кто был "Шекспиром",
не только считал себя шутом, но и с удовольствием играл эту роль; что при этом
идеологическая доктрина самого "Шекспира" заключалась в той свободе, которую
обретает шут: говорить в глаза правду хоть самим королям. И явно же содержащаяся
в тексте "Генриха VIII" дерзкая двусмысленность могла быть принята Яковом только
в том случае, если она исходила именно от этого "шута". Или, по крайней мере,
связана с его фигурой. Ведь шутовской цикл "Кориэтовы нелепости", построенный на
обыгрывании связанных как раз с этим "шутом" обстоятельств, в семье короля не
просто читали, и здесь я только могу с удовольствием порекомендовать своим
случайным читателям (буде таковые окажутся) обратиться к тексту Вашей книги.
Добавлю лишь, что внешне второстепенная, но обязательная фигура шута как
основного носителя скрытого содержания одной из трех фабул — авторской —
занимает центральное место в самых известных "драмах" Шекспира и Марло (см.
...уже моей работы — мне тоже есть что сказать по этому поводу).
Посмотрим, какое дальнейшее развитие в тексте "Генриха VIII"
получает тема сына королевы (привожу вместе с той частью, которая Вами
процитирована; нецитированная часть выделена полужирным курсивом):
... but as when
The bird of wonder dies, the maiden phoenix,
Her ashes new create another heir,
As great in admiration as herself;
So shall she leave her blessedness to one,
When heaven shall call her from this cloud of darkness,
Who from the sacred ashes of her honour
Shall star-like rise, as great in fame as she was,
And so stand fix'd: peace, plenty, love, truth, terror,
That were the servants to this chosen infant,
Shall then be his, and like a vine grow to him:
Wherever the bright sun of heaven shall shine,
His honour and the greatness of his name
Shall be, and make new nations: he shall flourish,
And, like a mountain cedar, reach his branches
To all the plains about him: our children's children
Shall see this, and bless heaven.
Неправда ли, беспрецедентно? "Дети наших детей будут
благословлять Небеса". Не за королеву... А за него, ее сына...
Теперь перейдем к рассмотрению весьма острой и неприятной для
любого исследователя этической дилеммы.
В соответствии с принятым нами постулатом, этика "Шекспира" была
безупречной. То есть, при всем своем величии он не мог написать о себе в тех
выражениях, какие вложены в уста архиепископа Кранмера. Как гуманист, он не мог
допустить и того, чтобы при его жизни кто-то внес в его текст подобные
коррективы. Однако участие Джона Флетчера в доработке текста (что ни у кого из
специалистов, за исключением Аникста, не вызывает сомнений) разрешает эту
дилемму. Но отсюда же следует, что к 1613 году, когда "Генрих VIII" был
поставлен на сцене, того, кто подписывал свои произведения псевдонимом
"Шекспир", уже не было в живых.
Да, вы правы, Илья Менделевич: к 1613 году "Шекспир" был уже
мертв. Но содержание совершенно откровенной биографической посмертной вставки
Джона Флетчера указывает на то, что "Шекспир" — не Рэтленд, происхождение
которого, как можно судить, вопросов не вызывает.
Значит ли изложенное здесь, что Ваша работа лишена какой-либо
научной ценности? Вовсе нет. За исключением вывода о Рэтленде-Шекспире, важность
Ваших находок, значительно приблизивших к раскрытию, пожалуй, самой большой
тайны в истории человечества, просто невозможно переоценить. И я попытаюсь это
показать. Но прошу иметь в виду, что основа моего метода — поиск противоречий и
их анализ, и я настойчиво подчеркивал это еще в "Прогулках с Евгением Онегиным".
Чтобы Ваши уникальные находки заработали в полную силу, их следует очистить от
налета противоречий. Мириться с противоречиями, уходить от их рассмотрения,
маскировать их наличие — это не наука, а тупик. В котором, кроме трех сосен,
ничего увидеть невозможно. Даже своего собственного леса, каким бы густым Вы его
ни вырастили.
Примечания:
1. К сожалению, такое поразительно дилетантское и высокомерное
отношение имеет место даже со стороны представителей такой профессии, как
журналистика. Принадлежность к которой, казалось бы, должна способствовать
выработке иммунитета против стереотипа мышления — этой поистине раковой опухоли
интеллекта. Совершенно недавно мне пришлось столкнуться с двумя фактами,
характерными именно тем, что оба журналиста — москвичи, оба — выпускники
престижных вузов, оба знакомы с шекспироведением, и оба работают за пределами
России в зарубежных средствах массовой информации. Один (специализируется на
журналистских расследованиях (!), соавтор недавно вышедшей в свет книги о
творчестве Шекспира) категорически отверг работу И.М. Гилилова на том лишь
основании, что в вопросе об авторстве у него свое (стандартное) мнение. Он даже
не заметил тех открытий, которыми изобилует эта книга. Другой по той же причине
отверг мою работу, не обратив внимания на то, что вывод об авторстве Марло —
лишь побочный продукт, а главный вывод моего исследования совершенно иной —
оказывается, мы до сих пор не научились читать. В частности: а) хотим мы того
или нет, но принц Гамлет не является сыном короля Гамлета; б) содержание
"Гамлета" вообще воспринимается совершенно неверно; в) для того, чтобы это
понять, не нужно быть семи пядей во лбу — нужно просто иметь элементарные навыки
вдумчивого чтения. Каковыми должны обязательно обладать как литературоведы, так
и журналисты. В особенности те, которые занимаются журналистскими
расследованиями... Или вещают мегаваттами на Россию, поучая с забугорной высоты
своих соотечественников, как следует жить...
Нетрудно убедиться, что отсутствие профессионализма и снобизм
процветают как раз среди той части интеллигенции (наука, журналистика), которая
профессионально формирует общественное мнение. По иронии судьбы, многолетняя
борьба зарубежного "Радио..." с барьерами и нашим совковым мышлением оказалась
настолько успешной, что в результате это мышление даже перекочевало поверх
барьеров прямо в студии самого "Радио..."
2. К сожалению, проработка вопросов методологии
литературоведческих исследований находится еще в зачаточном состоянии, поэтому
полагаю необходимым заранее оговорить основные правила научного исследования.
Необходимость в этом есть, поскольку в литературоведении не устоялась даже
терминология. Это можно видеть на примере такого Вашего, Илья Менделевич,
утверждения:
Факты, лежащие в основании рэтлендианской гипотезы, никогда и
никем не были научно опровергнуты ни у нас, ни на Западе; это вообще невозможно
в силу их объективного, документального характера.
Дело в том, что факт — он на то и факт, чтобы его в принципе
невозможно было опровергнуть — такая уж у него структура — финитная. Тем более
если факт "лежит в основании гипотезы". То, что Рэтленд выступил в роли
специального посланника короля Якова к королю Дании — исторический факт,
опровергать который никто не станет. Как и то, что после его возвращения в текст
"Гамлета" были внесены изменения, отражающие реальности обстановки в Эльсиноре.
Вряд ли можно отрицать также, что обнаруженное Вами в некоторых произведениях
Шекспира слово manners в значении собственного имени как явление тоже является
фактом. Однако из арифметического суммирования этих и других неоспоримых фактов
(индуктивное построение) вовсе не следует, что произведения, подписанные
псевдонимом "Шекспир", созданы именно Роджером Мэннерсом. Ведь результат
индуктивного построения на основе даже совершенно неоспоримых фактов далеко не
всегда обладает структурой факта (я ведь не напрасно начал эту главу с
совершенно невыдуманного индуктивного построения). Бывает достаточно наличия
единственного факта, чтобы опровергнуть индукцию, в основе которой — сотни
совершенно неоспоримых фактов.
Например, совершенно нетрудно показать, что в рассматриваемый
период времени в рассматриваемой среде была другая особа с такой же фамилией
(Мэннерс) и что эта особа также присутствовала на том же юбилее в Эльсиноре.
Исходя из богатейшего набора приведенных Вами фактов, становится совершенно
очевидным, что эта особа в значительно большей степени подходит на "должность"
Шекспира, чем Роджер Мэннерс, граф Рэтленд.
3. Всего у шести жен Генриха VIII
было 8 родов:
1) Катерина Арагон (5):
— Генрих (1) Тюдор, герцог Корнуэльский: 1 января 1511 — 22
февраля 1511 г.;
— Генрих (2) Тюдор, герцог Корнуэльский: ноябрь 1513 — ноябрь
1513 г.;
— сын: декабрь 1514 — декабрь 1514 г.;
— Мэри I Тюдор, королева Англии: 18 февраля 1516 — 17 ноября 1558
г.; брак с королем Испании Филипом II (на протяжении 14 лет) был бездетным;
— дочь: 10 ноября 1518 — 10 ноября 1518 г.
2) Анна Болейн (2):
— Елизавета I Тюдор, королева Англии: 7 сентября 1533 — 23 марта
1603 г. (регистрация брака Анны Болейн с королем — 25 января 1533 г.);
— сын: 29 января 1536 — 29 января 1536 г.
3) Джейн Сеймур (1):
— Эдвард VI Тюдор, король Англии: 12 октября 1537 — 6 июля 1553
г. (причина смерти — сифилис; Джейн Сеймур скончалась через 12 дней после
родов).
4) Анна Клевес:
брак — 6 января 1540, развод через 6 месяцев; историки пишут,
что, хотя король посещал покои королевы, дальше игры в карты дело не доходило;
после развода остались друзьями.
5) Катерина Ховард:
брак с королем — 28 июля 1540; 13 февраля 1542 казнена за измену.
6) Катерина Парр:
брак с королем 12 июля 1543 (бездетный, ее третий по счету; после
смерти короля вышла замуж в четвертый раз).
4. Следует отметить, что перевод В. Томашевского этого короткого
пассажа в шестнадцать строк получился длиннее оригинала почти на две строки.
Несмотря на это, содержание части текста оказалось не просто искаженным, а вовсе
утраченным.
5. Во всех рассматриваемых случаях этот персонаж отождествляется
с самим титульным автором, а его центральная композиционная функция является
причиной появления совершенно уникальной, иерархически сложной внутренней
структуры. При всей своей уникальности, эта структура совершенно идентична в
произведениях как Кристофера Марло, так и "Шекспира". Из чего следует вывод, что
эти произведения созданы одним автором — Марло.
6. Перевод В. Томашевского:
Как девственница-феникс, чудо-птица, Себя сжигая, восстает из
пепла Наследником, прекрасным, как сама, — Так и она, вспорхнув из мрака к небу,
Свои заслуги передаст другому, Который из ее святого пепла Взойдет в сиянье
славы, как звезда, Ее навек незыблемый наследник. Мир, изобилье, правда, страх,
любовь, Служившие избраннице-младенцу, Вокруг него взрастут лозой покорной.
Повсюду, где сияет солнце в небе, И честь, и имени его величье Пребудут, страны
новые создав. Он будет славен, будет процветать, Как горный кедр, свои раскинув
ветви. Почтят, увидев это, наши внуки Хвалой творца.
Часть вторая
Кристофер Марло, Елизавета Мэннерс и граф Рэтленд
Раздел "Другой такой пары в Англии не было" первой главы
"Таинственные птицы Роберта Честера" Вы, Илья Менделевич, посвятили
доказательству того, что честеровский сборник был выпущен в память о безвременно
ушедшей из жизни в 1612 году супружеской паре Роджер Мэннерс — Елизавета
Сидни-Мэннерс. Не откажу себе в удовольствии отметить, что Ваше доказательство
датировки выхода в свет сборника — торжество подлинно научного анализа и
классический образец профессионально выполненной текстологической работы. Что же
касается интерпретации результатов этого блестящего анализа, то здесь следует
отметить наличие некоторых моментов, оставляющих место для сомнений.
В первую очередь это касается определения "платонические",
которым Вы характеризуете отношения между теми, кто выведен в сборнике под
аллегорическими именами Феникс и Голубь. Вы утверждаете, что такое определение,
вытекающее из возвышенно описанных в сборнике отношений между этими персонажами,
может быть применимо к указанной паре, которая находилась в чисто формальных
("фиктивных") супружеских отношениях на протяжении двенадцати лет.
На первый взгляд, Ваше индуктивное построение обладает
достаточной убедительностью (определение "доказанность" к результатам
индуктивных построений в принципе неприменимо). В особенности если привлечь к
построению и "фигуру умолчания" — один весьма существенный момент, который Вы,
Илья Менделевич, прямо не называете. Речь идет о диагнозе той болезни, которой
страдал "формальный" супруг Елизаветы Сидни-Рэтленд, и характерные симптомы
которой Вы привели в своей книге. Болезнь эта называется сифилис. Я мог бы
привести для сравнения симптомы этой же болезни, от которой на шестнадцатом году
жизни скончался и младший брат королевы Елизаветы, король Эдвард VI, но вряд ли
в этом есть необходимость.
То есть, этот факт действительно может объяснить как
"платоничность" отношений между графом и графиней, так и то, что их брак остался
бездетным. Что ж, время было такое — эта болячка была повальной, а лечить ее
тогда еще не умели. Более того, этот факт — еще один, причем весьма существенный
кирпичик в Ваше же индуктивное построение относительно личности того, кто был
"Шекспиром". Ведь далее, в разделе "Кембриджские игры вокруг обители муз"
(третья глава) Вы отмечаете, что в пьесе, которую ставили студенты, шутливо
упоминается и о "французской болезни" "Шекспира", хотя прямую параллель с
симптомами болезни Рэтленда не проводите.
Что ж, болезнь — дело житейское. Вон ведь даже и короли страдали
из-за этого, так и умирали без потомства... Вопрос в другом. Не кажется ли Вам
противоестественным, что жена, какой бы целомудренной и добропорядочной она ни
была, может на протяжении лучших двенадцати лет своей жизни вот так беззаветно
хранить свою верность мужу-сифилитику, с которым так ни разу и не разделила
супружеское ложе? Мы с Вами, Илья Менделевич, люди уже не молодые; поэтому
давайте посмотрим правде в глаза и как на духу попытаемся дать правдивый ответ
на простенький житейский вопрос: может ли нормальная женщина, тем более
поэтесса, тем более поэтесса непревзойденная (что Вы сами блестяще доказали, и
что подтверждают неоднократно цитируемые Вами характеристики Бена Джонсона),
нормально функционировать в обществе в режиме постоянного воздержания? Природа
есть природа, и если (не дай Бог!) женщина в таком возрасте (с пятнадцати до
двадцати семи лет) действительно постоянно воздерживается от интимной близости с
мужчинами, то у нее не могут не развиться серьезные комплексы. В эмоциональном
отношении это будет ущербная личность, и ущербность эта будет проявляться во
всем.
...Жил в девятнадцатом веке великий немецкий философ Фридрих
Ницше, который обобщил опыт человечества касательно взаимоотношения полов. Он
изложил эти обобщения в виде коротких и емких афоризмов, один из которых
выглядит так: дружеские (платонические) отношения между мужчиной и женщиной
могут продолжаться только в том случае, если между ними существует взаимная
антипатия. Такое утверждение только на первый взгляд может показаться
парадоксальным: оно означает лишь то, что основой для продолжения дружбы между
мужчиной и женщиной может быть только физическая близость. Иные типы отношений
противоестественны. Противны человеческой природе.
Вы пишете, Илья Менделевич, что Елизавета Сидни-Рэтленд куда-то
отлучалась из Бельвуара и отсутствовала подолгу. Где она была в это время, чем
занималась? С кем общалась? Вполне очевидно, что по крайней мере часть времени
она проводила в Уилтон-плейс, у своей тетки Мэри Сидни-Пембрук. Но это все равно
не дает полного ответа на вопрос. Тем более что эти отлучки происходили в
"тени", которая стала образом жизни Елизаветы.
Следующий вопрос — чисто этического характера и, пожалуй, один из
наиболее неприятных для Вашей гипотезы. Это — содержание завещания графа
Рэтленда перед своей смертью. Вы отмечаете тот беспрецедентный факт, что Роджер
Мэннерс в своем завещании не упомянул свою супругу Елизавету. Вы объясняете это
тем, что граф заранее договорился со своей женой, что после его смерти она
примет яд и тоже уйдет из жизни. И что поэтому-де не имело смысла одаривать ее
частью наследства. Такое Ваше объяснение вряд ли можно считать убедительным. И
вот почему.
Если граф Рэтленд действительно был "Шекспиром", то он безусловно
был подлинным гуманистом (гуманизм Шекспира мы запостулировали в самом начале).
Даже если отвлечься от конкретной личности и конкретной проблемы личности
"Шекспира", то согласитесь, что принять такую жертву от предмета своей любви не
может ни один нормальный человек. Как раз истинная любовь и является тем
состоянием, пребывая в котором, человек готов пожертвовать всем, вплоть до своей
жизни, ради блага любимого существа. Но ни в коем случае не согласиться на такую
жертву со стороны любимого, тем более — любимой (согласитесь, что мужчины в
любви более идеалисты, чем женщины — так нужно Природе, и это справедливо).
Иными словами, объяснение предсмертному поступку графа Рэтленда
может быть только одно: да, его брак с Елизаветой Сидни изначально замышлялся
как откровенно "фиктивный" (выражение Ваше, Илья Менделевич). То есть, имеется
холостой, но больной сифилисом граф, который заведомо не даст здорового
потомства. Не женить его нельзя — не принято оставаться холостым взрослому
графу: биографическая ущербность. Да и титул пропадает зря — какая-то достойная
особа не станет графиней... А вот есть пятнадцатилетняя девочка, которую
почему-то нужно сделать графиней. И с биографией которой, мягко выражаясь, не
все ясно: вот ведь даже точная дата ее рождения осталась неизвестной... Хотя
само рождение оказалось настолько необычным, что не только было отмечено стихами
лучших поэтов Англии, но даже сама королева соизволила оказаться на крестинах и
стать крестной матерью малютки, дав ей свое имя... Да и после замужества с
Рэтлендом пятнадцатилетняя графиня совсем ушла "в тень", стала уходить из дому и
пропадать неизвестно где. При этом стала "тайной" поэтессой — настолько
выдающейся в своих талантах, что Бен Джонсон неизменно отзывался о ней как о
лучшей поэтессе Англии... И настолько "тайной", что до выхода в свет Вашей книги
человечество даже не догадывалось о наличии конкретных, дошедших до нас ее
произведений. Только одно это Ваше открытие, Илья Менделевич, уже делает Вас
одним из наиболее выдающихся специалистов в вопросах культуры Елизаветинской
эпохи.
Кстати, Бен Джонсон... При всей Вашей, Илья Менделевич,
уверенности в том, что "Шекспиром" был граф Рэтленд, и при всей осведомленности
Бена Джонсона, которую Вы особо подчеркиваете, Вам не удалось найти ни одного
факта, когда этот осведомленный человек хоть как-то положительно отозвался о
поэтических способностях фиктивного мужа Елизаветы. Не правда ли,
симптоматично?.. И то, что Вы таких фактов не обнаружили, вовсе не Ваша
недоработка. Скорее, наоборот...
Ведь Вы описываете связанный с Беном Джонсоном факт, но
совершенно противоположного свойства. Этот факт свидетельствует, что Роджер
Мэннерс, граф Рэтленд не был не только "Шекспиром", но и поэтом вообще. Я имею в
виду случай, когда Елизавета Рэтленд принимала в Бельвуаре и угощала обедом Бена
Джонсона. Не является ли странным, что при той платонической любви, которая
якобы существовала между Елизаветой и ее супругом, при том воспетом поэтами
обоюдном духовном слиянии между Феникс и Голубем, Бена Джонсона может принимать
в "гнездышке" только сама Феникс, а хозяин замка, Голубь, пренебрегая
элементарными законами гостеприимства и вопреки полному духовному "слиянию" с
супругой, может оставаться при этом в стороне? Значит, не "одно целое", как
характеризовали таинственных птиц Роберта Честера лучшие поэты Англии?.. Причем,
Илья Менделевич, настолько "не одно целое", что, войдя в зал и застав супругу за
трапезой с Беном Джонсоном, граф счел допустимым в присутствии гостя (!) укорить
ее, что графиня, видите ли, опустилась до того, что позволила себе сесть за один
стол с каким-то там поэтом...
А теперь, с точки зрения запостулированной нами презумпции о
гуманизме "Шекспира", давайте оценим этот поступок, которого Бен Джонсон так и
не простил Роджеру Мэннерсу. Ясно же, что в этом эпизоде, который раскрывает
подлинную натуру Рэтленда, этот граф на "должность" "Шекспира" никак "не тянет".
Настоящий Шекспир не мог так презрительно относиться к представителю цеха
поэтов, тем более представителю выдающемуся. И тем более у Шекспира-Голубя
должно было хватить такта, чтобы не унижать таким вот образом свою Феникс и ее
гостя. Будь я на месте этой Елизаветы, то после этого унижения вряд ли стал бы
травиться по поводу смерти такого вот муженька...
Но тема данного эпизода этим не исчерпывается. Ведь оказывается,
что Рэтленд не был не только "Шекспиром", но даже хоть каким-нибудь поэтом. Ведь
человек, обладающий истинными поэтическими качествами, никогда не стал бы
ставить другого поэта "на место" по причине разницы в происхождении.
Что же касается утверждения, что "другой такой пары в Англии не
было", то здесь тоже не могут не возникнуть сомнения. Ведь сочетание "Гнездо
Феникса" стало устойчивым задолго до 1612 года — с тех самых пор, как в 1593
году был издан поэтический сборник покойного к тому времени Филипа Сидни. Поэты,
участвовавшие в создании честеровского сборника, не могли не учитывать этого.
Поэтому следует признать, что использованная ими на разные лады метафора не
может не создавать прямой аллюзии с именем Сидни. Как Феникса. Или как Голубя.
Во всяком случае, как составной части пары Феникс-Голубь "первого поколения".
Пары, породившей Феникс-Елизавету.
Конечно же, объяснение лежит на самой поверхности: вот — "Гнездо
Феникса", а вот — родившаяся в нем Елизавета. Все настолько просто и очевидно,
что не воспользоваться таким объяснением было бы грешно. И Вы, Илья Менделевич,
совершенно справедливо им воспользовались, и никаких возражений по этому поводу
быть не может: да, действительно, Елизавета Сидни, в замужестве Мэннерс, графиня
Рэтленд, вылетев из "Гнезда Феникса", являлась одной из "половинок" той самой
пары, кончину которой оплакивали поэты в 1612 году.
Все это так. Но не совсем. Вернее, не до конца. Ведь то, что
лежит на самой поверхности, нередко оказывается поверхностным. В данном случае
остается без ответа сакраментальный вопрос, который, к сожалению, даже не
поставлен: кто же та вторая "половинка", породившая в "Гнезде Феникса"
неизвестно какого числа 1585 года Елизавету Сидни-Рэтленд? Во всяком случае, не
юная мамаша Елизаветы, дочь могущественного госсекретаря Уолсингема, брак
которой с Филипом Сидни так расстроил саму королеву. Тем не менее, волею судьбы
леди Фрэнсис стала кумой той же королевы — которая, правда, после ее брака с
графом Эссексом в 1590 году отлучила мать своей крестницы от Двора и до самой
смерти в 1603 году своего решения так и не отменила... Юная вдова Филипа Сидни
нигде не упоминается в связи с дальнейшей судьбой своей же дочери; родная тетка,
племянница Роберта Дадли, — да, воспитывала, об этом упоминается в Вашей книге,
Илья Менделевич. А вот родную мать в этой связи почему-то никто даже не
вспоминает. Нет, будь она "второй половинкой" первого поколения "Голубя-Феникс",
поэты обязательно бы ее прославили. Но в их творениях нет даже намека на эту
особу... Кстати, кого вообще поэты Елизаветинской эпохи официально воспевали как
Феникса (или как Феникс)? Считаем:
Филип Сидни — раз.
Королева Елизавета — два.
И все — список завершен. Но это так, к слову...
Вообще же, "утаенную любовь" поэтов принято искать в их
произведениях. К счастью, благодаря подвижничеству сестры Сидни, Мэри
Сидни-Пембрук (скорее всего, не без участия и его дочери Елизаветы),
произведения этого поэта увидели свет. Оказывается, что среди них два посвящены
женщинам. Нет, леди Фрэнсис в их числе не значится — Сидни смолоду любил другую
женщину, Пенелопу Деверо. Она была уже обручена, и ее отдали за другого. Тем не
менее, Сидни посвятил ей свое знаменитое творение "Астрофил и Стелла" ("Звезда и
любовник Звезды"). Другим произведением, которое Сидни посвятил женщине, было
The Lady of May. И посвящено оно было королеве Елизавете (1578).
Между прочим, буквально два слова о Филипе Сидни не как о поэте.
А о его отношениях с Двором.
Он стал придворным в двадцать два года, королева его уважала.
Хотя он не обладал опытом дипломатической работы, Елизавета доверила ему важную
политическую миссию в Испанию — выяснить наличие военных планов в отношении
Англии. Отчет был оптимистичным и диаметрально противоположным истинному
положению. Королеве пришлось направлять других послов, которые привезли
неприятные вести: Испания действительно готовится к войне с Англией.
Поэт есть поэт, какой из него дипломат? Но, хотя на
государственной службе Сидни так и не отличился, королева продолжала давать ему
ответственные поручения. В частности, когда принц Казимир был возведен в
достоинство рыцаря Ордена Подвязки, он не смог приехать в Англию на церемонию
посвящения. Было решено, что его будет представлять Филип Сидни. Правда, была
неувязка: Сидни сам не был пожалован в рыцари. Но королева решила вопрос просто:
Филип Сидни в одночасье стал сэром Филипом. Это произошло в период, когда
родилась его дочь — та самая будущая графиня Рэтленд, крестить которую
соблаговолила сама королева.
И вообще, то, что в посвященном памяти Феникс и Голубя
поминальном сборнике описаны "платонические" отношения, сомнений не вызывает.
Остается сомнение в отношении переноса этих отношений именно на супружескую пару
Роджера и Елизаветы Мэннерс. Вообще же, определение "платонические" — это Ваша,
Илья Менделевич, интерпретация. Достаточно точная, хотя то, что описано в
сборнике, допускает несколько более расширенное толкование. "Не-физиологические"
было бы точнее, хотя, понимаю, употреблять такое определение в работе такого
жанра было бы не совсем привычным. Соглашаясь с "платоническими" отношениями,
все же отмечу, что текст допускает и другие виды толкований характера отношений
между мужчиной и женщиной. Скажем, между матерью и сыном. Или отцом и дочерью.
Или братом и сестрой. А раз допускает, то научная методология требует, чтобы
рассмотрению подвергались все возможные версии. Принцип дедукции...
Нет, вовсе не настаиваю на отказе от рассмотрения отношений между
супругами. Ведь дело даже не столько в принципе дедукции, сколько в
объяснительно-предсказательных свойствах теории. Ваша же теория, Илья
Менделевич, не вносит совершенно никакой ясности в одну из наиболее интригующих
тайн за всю историю человечества — тайну Сонетов Шекспира. А раз так, то
настаивать на этом варианте как решающем все проблемы авторства "Шекспира" еще
рано.
Не скрою, Ваш анализ структуры (содержания) честеровского
сборника меня потряс. Не только своей глубиной и массой литературоведческих
открытий, которые делают Вашу работу хрестоматийным примером подлинно научной
текстологии. Но еще и теми перспективами, которые его результат открывает перед
шекспироведением -- а, значит, перед мировой культурой в целом. К сожалению,
Илья Менделевич, этой перспективы Вы не заметили. Именно это я имел в виду,
когда писал о "трех соснах", за которыми не видно собственного леса. И мешает
Вам увидеть эти перспективы не совсем обоснованный вывод о фигуре Роджера
Мэннерса как автора произведений шекспировского канона. Это то, что я везде и
всюду называю "стереотипом мышления" — он блокирует всю последующую
аналитическую работу.
Первая глава Вашей книги содержит подлинный ключ к раскрытию
содержания Сонетов. Это будет очень объемная работа, неподъемная для любого
одиночки, каких бы пядей во лбу он ни был. Это — работа для поколений
исследователей. Потому что там — Жизнь.
Считаю большим счастьем для себя, что после завершения пятой
главы своей работы прочитал Ваш труд. Нашел в нем то, чего недоставало для
полной уверенности, что и материал остальных пяти глав можно сдавать в печать.
Потому что, приложив Ваши выводы к своей методике и гипотезе, прогнал через
компьютер подлинный текст всех 154 сонетов (простите, теперь их уже стало 155) и
нашел такое, чего никто не обнаружит еще за четыреста лет, если не осознает
подлинного значения сделанных Вами открытий. Находки по "Кориэтовым нелепостям"
— туда же, они — тоже ключ. И не только к Сонетам. А к гораздо большему. Этот
ключ подтвердил одну сумасшедшую догадку, которая следует из структуры "Короля
Лира". Ключ, открытый Вами, Илья Менделевич.
В заключение темы честеровского сборника хотелось бы поделиться
мыслью относительно трактовки содержания одной из его строф. Внешне вопрос
выглядит как вопрос архитектоники, но на самом деле он, похоже, посерьезнее.
Речь идет о том, что применительно к структуре сборника используемое Вами
метафорическое выражение "хор поэтов", по-моему, не совсем точно отражает его
истинную архитектонику. Имею в виду только первые два произведения (первое — с
условным названием "Феникс и Голубь", второе — "Плач"), по поводу которых Вы
обсуждаете вопрос, не являются ли они частями одного и того же произведения.
Не вполне могу согласиться с Вашей несколько либеральной оценкой
качества перевода: он зачастую не передает истинного содержания строф. В
частности, заключительная строфа "Феникс и Голубя" в переводе выглядит так:
Славь же, смертный, и зови
Две звезды с небес любви,
Скорбно
плача у гробницы
Феникса и голубицы.
Вот текст этой строфы в оригинале:
Whereupon it made this threne
To the phoenix and the dove,
Co-supremes and stars of love,
As chorus to their tragic scene.
Осмелюсь изложить свое видение смысла этой строфы:
Посему он [Разум] сочинил сей Плач
По Феникс и Голубю,
Звездам
Любви, вместе ее венчающим,
В качестве хора к их трагической сцене.
Думаю, в качестве подстрочника для предварительного обсуждения
сойдет. Здесь следует отметить два момента.
Первый — архитектонический. Слово сhorus — "хор" к чему-то — в
английском языке того времени имело два значения, не совпадающих с современными.
Во-первых, это — аллегорическая часть постановки, предваряющая или завершающая
пьесу (напр., завершающая часть "Генриха VIII" или Хор к "Мышеловке" в
"Гамлете"). Во-вторых, хор — театральное амплуа. Так назывался персонаж, который
исполнял эту самую аллегорическую часть.
В данном случае смысл 1-го и 4-го стихов данной строфы вряд ли
можно трактовать "как Хор в их трагической сцене". Это место может означать
только одно: Сей Плач сочинен Разумом в качестве хора к их трагической сцене (в
тексте — предлог to). То есть, следующий за этим Плач является обрамлением,
орнаментом к "Феникс и Голубю". Судя по приведенному Вами описанию, он и
полиграфически оформлен как "обрамление". То есть, как Плач, так и "Феникс и
Голубь" являются архитектоническими единицами единого целого с различной
структурной (композиционной) функциональностью. Хотя авторство может быть и
различным.
Второй момент еще более интересный, поскольку его интерпретация
серьезно влияет на постижение фабулы. Речь идет о содержании 2-го и 3-го стихов
этой строфы, из которого усматривается, что Любовь имела место между другой
парой, а не между Феникс и Голубем, которые лишь венчают эту любовь как звезды.
Могу привести параллель с подобной аллегорией. Сонет в виньетке на портрете
королевы Елизаветы — ведь там идет речь о прекрасном Дереве Любви, которое
является ее детищем. Исходя из содержания этих строк, Феникс и Голубь — не
субъекты, а дети этой любви. Правда, с отношениями, которые могут быть
необычными для брата и сестры в привычном смысле. А дочь Филипа Сидни "в тени" —
разве это "привычно"?.. А завеса секретности, соблюдаемая на государственном
уровне именно как раз вокруг этой Любви — тоже привычно?.. А о режиме
секретности Вы, Илья Менделевич, сказали в Вашем труде достаточно, чтобы
убедиться в истинно государственном масштабе его соблюдения.
Итак, два детища одной Любви стали единым целым, но их отношения
носили не-физический характер. Да, вдвоем они стали "Шекспиром", и с Вашим
выводом, Илья Менделевич, вряд ли можно не согласиться. Не вызывает сомнения и
Ваш вывод о том, что одной половинкой этой пары была Елизавета Сидни-Рэтленд, и
в этой части я с удовольствием сослался на Вас в своей работе. Что же касается
мужской части "половинки", то фигура графа Рэтленда не соответствует условиям
третьего и четвертого стихов завершающей строфы "Феникс и Голубя" — если Вы не
согласны с моим переводом, Вы вольны дать свой вариант. Только, пожалуйста, не
тот перевод, что Вы привели в своей книге — он явно никуда не годится.
Кстати, Илья Менделевич, нет ли у Вас объяснения тому факту, что
Филипа Сидни хоронили как национального героя? Ведь как поэт он на момент гибели
такой чести не заслужил. Он стал национальным поэтом уже после смерти, когда его
произведения были, наконец, впервые изданы. Вопреки его воле, кстати сказать. А
до смерти его как поэта знал лишь весьма ограниченный круг лиц.
Да и дочь его с момента рождения была удостоена посвященными ей
стихами других поэтов. Тоже не совсем обычно. С чего бы это?.. Давайте, Илья
Менделевич, пройдемся по тексту Вашей книги и посмотрим, что там говорится об
этой особе с весьма интересной и не менее загадочной биографией.
Вот Вы приводите выдержку из Джонсона:
Я отступаю и говорю: ее достоинства
Глубже и значительней, чем
это видно глазу,
Но она не гордится ими
И не хочет выставлять их напоказ.
То, что Джонсон из всех выдающихся поэтов особо выделял Елизавету
Сидни-Рэтленд, из Вашей книги просматривается довольно четко. Но только ли об
этих "достоинствах" идет речь в данном случае? Вот Вы пишете о ней и ее Голубе:
"Они явно занимали очень высокое положение (говоря о них, авторы прибегают к
таким эпитетам, как "царственный", "божественный", "благороднейший",
"сиятельный", "совершенный"), но по какой-то причине вся жизнь этой четы, их
поэтические занятия держатся в строгом секрете, окружены тайной, недоступной для
непосвященных." И далее: "Кроме того, безмерное преклонение перед героиней
Честера, эпитеты "царственная", "небесная", "величественная" указывали, по
мнению Гросарта, на ее не просто высокое, но исключительное, то есть
королевское, положение."
... "Не просто высокое, но исключительное, то есть королевское,
положение." Здесь уже более конкретно о достоинствах Елизаветы. Уж не
королевское ли происхождение было причиной той тайны, которая характеризовала не
только ее образ жизни, но даже обстоятельства таинственной смерти?
(Прошу обратить внимание, что я ничего не утверждаю и даже не
выдвигаю никаких гипотез; просто цитирую Ваш текст.)
Вот еще интересное место в Вашей книге: "Пеликан говорит о
мужестве, с которым Голубь встретил смерть, потом рассказывает, как Феникс
("удочеренное дитя Природы") храбро последовала за своим другом, и оба сгорели в
пламени Аполлона."
"Дитя Природы"... В то время в Англии бытовало похожее
определение: "дитя государства" — когда речь шла о незаконнорожденных детях
монархов. Их уважали в обществе, они пользовались высоким статусом, обладали
высокими титулами. Не о таком ли "удочерении" идет речь и в данном случае?
Вот еще один Ваш комментарий содержания честеровского сборника:
"Между Голубем и Феникс существует согласие не только о возвышенной чистоте их
отношений и совместном служении искусствам, но и о тайне, которая должна их
окружать, хотя читателю трудно понять, почему такие благородные отношения и
занятия должны сохраняться в секрете."
Пожалуй, Илья Менделевич, трудно понять только читателю наших
дней. А современникам этой пары, похоже, все было предельно ясно. Не поэтому ли
"инстанции" так строго преследовали поэтов, которые отваживались слишком
откровенно намекать на обстоятельства, связанные с этой парой?
Вот еще интересное место — из раздела "Преображение жены капитана
Лэньера". Вы убедительно показали, что автором этого произведения является
Елизавета Сидни-Рэтленд. Это — подлинное открытие, за последнее время, пожалуй,
одно из наиболее значительных в области культуры Елизаветинской эпохи.
Характеризуя содержание вступительных стихов, посвященных знатным дамам Англии,
Вы отмечаете, что "... в стихах к ним присутствует лишь высокая почтительность,
но не раболепие. Так, адресуясь к Арабелле Стюарт, женщине королевской крови,
она сожалеет, что, будучи давно знакома с ней, не знает ее, однако, так близко,
как желала бы!"
Позволю себе добавить, что Арабелла Стюарт была не просто
королевской крови, а из всех современных ей претендентов на престол у нее была
самая мощная генеалогия, прямо восходящая как по отцовской, так и по материнской
линии к основателю династии Тюдоров Генриху VII. У нее, внучки Марии Стюарт,
генеалогия была даже чище, чем у дядюшки — самого короля Якова, сына Марии
Стюарт. Не будь она женщиной, она имела больше шансов, чем Яков, занять престол
после смерти Елизаветы. Не следует забывать, где оборвалась ее жизнь — в Тауэре,
куда Яков бросил ее за несанкционированное замужество. Муженек, тоже королевской
крови, правда, сбежал и женился вторично, после чего Яков перестал его
преследовать (правильно сделал, что сбежал — мужем королевы он все равно не стал
бы: Тауэр — неподходящее место для коронования; зато, женившись вторично, стал
прямым предком ныне царствующей королевы Елизаветы II). Кронпринц, наследник
Якова, был не очень здоров, а после него именно Арабелла была следующей в
очереди. Так что Якову было о чем беспокоиться.
С учетом статуса Арабеллы Стюарт, приведенную выдержку следовало
бы расценить как излишне дерзкую, если бы она исходила от "простой" графини. Так
обратиться к Арабелле, тем более печатно, могла только особа королевской крови.
Небольшая деталь. Сохранилось свидетельство, что у королевы
Елизаветы было пятеро детей — четверо мальчиков и одна девочка. Кандидатуры на
четыре "мужских" места как будто уже определились — с той или иной степенью
вероятности. А вот попытаться установить личность дочери королевы почему-то
никто не спешит. По-моему, данных, содержащихся в Вашей, Илья Менделевич, книге,
вполне достаточно для выдвижения соответствующей гипотезы. По крайней мере, она
будет не менее обоснованной, чем, скажем, соображения о королевском
происхождении Френсиса Бэкона или того же графа Эссекса, "покровителя"
"Шекспира" (напомню, что Эссекс был отчимом Елизаветы Сидни-Рэтленд).
Теперь буквально два слова по поводу Вашей находки в отношении
употребления слова manners как собственного имени. С текстологической точки
зрения — просто блестяще. А вот с точки зрения интерпретации смысла этой находки
вынужден еще раз подчеркнуть необходимость строго придерживаться принципа
дедукции, который требует проработки всех версий без исключения. И тогда
окажется, что граф Рэтленд был не единственным, кто носил фамилию Мэннерс и
посетил Эльсинор. Ведь с ним была его жена Елизавета, в замужестве носившая ту
же фамилию. И поэтические способности которой так высоко ценил Бен Джонсон...
Кстати, на знаменитом портрете в Фолио, где лицо "Шекспира"
заменяет маска, некоторые исследователи усматривают в этой маске женские черты.
Некоторые — даже сходство с портретом королевы Елизаветы...
"Яблоко — от яблони..."?
И последнее — об обстоятельствах таинственных похорон Роджера
Мэннерса, графа Рэтленда.
В пятой главе "Смерть и канонизация за занавесом" Вы, Илья
Менделевич, описываете, что "Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, скончался в Кембридже
26 июня 1612 года", но что тело его было "доставлено в родные места, находящиеся
всего в сотне километров, только 20 июля". Таинственность ночных похорон, как и
тот факт, что лица покойного никому не позволено было видеть, не говоря уже о
том, что его супруга Елизавета не присутствовала на похоронах, — все это говорит
в пользу Вашего предположения, что вместо него был захоронен кто-то другой. И
действительно, зачем было держать тело покойного в Кембридже почти целый месяц?
К сожалению, Вы не завершили цепи логических построений и даже пришли к
противоречию.
Во-первых, такие похороны, преступные с точки зрения Закона и
Церкви, не могли иметь места без ведома и согласия Privy Council — Тайного
Совета короля. А для этого сама фигура тайно захороненного должна была быть
весьма масштабной. К тому же, кого попало хоронить в фамильном склепе Мэннерсов
не стали бы, тем более при таких обстоятельствах. С другой стороны, тот факт,
что тело Рэтленда пролежало без захоронения почти месяц, может свидетельствовать
о том, что похороны откладывались в ожидании доставки тела другого человека.
Видимо, издалека. Возможно, из-за пределов Англии.
Далее. Если Рэтленд-"Шекспир" был тайно захоронен вместе с
Елизаветой в Лондоне, то на поминки чьего праха приезжал в имение Мэннерсов
через несколько дней после похорон сам король Яков? Ваше предположение о том,
что король мог "не знать", кто именно захоронен в фамильном склепе Мэннерсов,
совершенно неправдоподобно: в отношении "Шекспира" и его судьбы Яков знал
больше, чем кто-либо другой. Да и спецслужбы в той стране работали очень
эффективно — вон ведь какие "Пороховые заговоры" предотвращали... И потом —
какой смысл был семье покойного Мэннерса играть со смертью и вводить в
заблуждение самого короля? И ведь недаром король посетил это же место еще и в
десятую годовщину смерти "Шекспира"... Значит, фигура была помасштабнее
"простого" графа... Не иначе как королевской крови...
В этой связи придется снова возвратиться к образу Голубя. Вот Вы
пишете: "Чапмен... рисует Голубя в прошлом, ...когда тот, оказывается, иногда
бывал склонен к крайностям."
— Не знаю, как Роджер Мэннерс, а вот что Кристофер Марло был
задирой, так это общеизвестно. "Стратфордианцы" даже используют этот аргумент в
полемике с "марловианцами": не может, дескать, такой дебошир быть Шекспиром... К
тому же, из "пикантного" за Роджером Мэннерсом числится только сифилис. Судя по
генеалогии семьи, не врожденный, а благоприобретенный. Но, во-первых, о
"пикантных" болячках покойников упоминать не принято, там имеется в виду явно
что-то посерьезнее. К тому же, сифилис в то время был настолько распространенным
явлением "сверху донизу", что тогда к нему было иное отношение, чем сейчас.
Гомосексуализм — другое дело, тогда за него казнили.
Далее Вы приводите высказывание Бена Джонсона: "Человек может
грешить беззаботно, но безопасно — никогда. (Man may securely sin, but safely
never.) Похоже, здесь Джонсон намекает на какие-то ставшие ему известными
интимные обстоятельства, связанные с Голубем."
— Чувствую, Илья Менделевич, что таких фактов в биографии
Рэтленда Вы не нашли. Что же касается Марло, то у "марловианцев" от них давно
голова болит.
...Итог подводить не стану. Даже никаких гипотез не выдвигаю.
Думаю, для размышлений фактов достаточно. Да и что мне Вас, Илья Менделевич,
убеждать, если основные факты взяты из Вашей же книги? И все же хотелось бы,
чтобы те, кто с порога отвергает все Ваши открытия только лишь по причине
несогласия с Вашим не совсем точным выводом в отношении Роджера Мэннерса как
автора шекспировского канона, поняли, наконец, что этот вывод — лишь малая часть
Вашего ценнейшего материала, который по своей значимости значительно превосходит
все, что достигнуто шекспироведением за последние столетия; что Вам удалось если
не решить проблему авторства, то уж по крайней мере вывести ее на качественно
новый уровень.
Впрочем, те, кто упираются, делают это вовсе не из-за непонимания
значимости Ваших открытий. Скорее, наоборот — именно потому, что слишком хорошо
поняли свою никчемность. Что ж — на позицию непорядочных академиков нужно
смотреть по-философски и утешиться старинной пословицей, которую так любил
Николай Васильевич Гоголь: Не мечите бисер перед свиньями.
P.S. Десятую главу с наработками по Сонетам перед сдачей в печать
изъял — посчитал, что рано. Возможно, когда-нибудь тем материалом продолжу наш
разговор.
С уважением
А. Барков
ШЕКСПИР, НЕ ЛЕЖАЩИЙ В СВОЕЙ МОГИЛЕ
